— Что тебе?.. Аль прихватило?.. — сказала Дарья.
Но Акулина ничего не отвечала и только вперила угасавшие очи на мужа; долго смотрела она на него и, наконец, произнесла прерывающимся голосом: «Григорий…» Василиса и Дарья перемигнулись и вышли на двор.
— Ну, что?.. — отвечал тот, подходя ближе к жене…
— Григорий!.. — продолжала Акулина тем же замирающим голосом. — Григорий… Григорий… — У нее не хватало сил сказать больше.
— Ну, слышу; что же надо?
Она положила руку на спавшего возле нее ребенка и произнесла протяжно:
— Не бей… ее… не бей… за что?!
Видно было, что она хотела что-то еще сказать, но речь ее стала уже мешаться и вышла нескладна; мало-помалу звуки ее голоса слабели, слабели и совсем стихли; смутные, полуоткрытые глаза не сходили, однако, с мужа и как бы силились договорить все остальное; наконец и те начали смежаться… Григорий взглянул на нее еще раз, потом подошел к полатям, снял с шеста кожух, набросил его на плечи и вышел из избы.
Дарья и Василиса попались ему в сеничках.
— Ну, что? — произнесли тетки почти в одно и то же время.
— Отходит, — отвечал Григорий, натягивая узкий рукав на мощную свою руку.
Когда они вступили в избу, Акулины уже не было на свете.
На другой день рано утром отец Петр явился к Григорию в сопровождении дьячка, чтоб совершить панихиду над грешным телом жены его. Когда панихида была окончена, тело Акулины снесли в каморку, где назначено ему было пролежать еще до похорон.
…Вьюга не утихала; резкий морозный ветер не переставал наметывать груды снега и, казалось, еще усиливался с каждым часом; но Григорию нипочем была стужа и вьялица: он никак не соглашался отложить похорон. Немало твердили ему домашние: «Выжди немного; ишь какая посыпала погода, зги не видно. Эй, в сугробе засядешь!..» Григорий не слушался и норовил лишь, как бы скорее спровадить покойницу. По колени в снегу, он уже припрягал тощую клячу к оглоблям розвальней, на которых лежал длинный, живьем сколоченный гроб Акулины. Василиса и Дарья глядели с крылечка на его приготовления. Из избы слышались время от времени чьи-то стоны и вопли…
— Что не уймете пострела-то? — сказал наконец Григорий. — Ишь как воет…
— И то в каморку заперли, не унимается, — отвечала Дарья.
Когда все было готово, кляча взнуздана, а гроб привязан веревками к розвальням, Григорий замотал поводья к перекладине навеса и поплелся в избу. Вступив в нее, он снял с полки небольшой штоф, заткнутый грязною ветошью, и принялся цедить из него себе в горло; натянувшись вдоволь, он поспешил возвратиться к делу.
— Что ты, Гриша, пораскраснелся? — заметила Василиса, не покидавшая с сестрою прежнего своего места. — Выпил, что ли, для куража?..
— Маленько было, — отвечал тот, — ну, отворяйте же ворота…
Он приладился на край гроба, нахлобучив на глаза шапку, гаркнул: «Эй вы, поваливай!!», махнул вожжами и понесся по улице.
Вьюга злилась по-прежнему, дорогу заметало, целые горы снега рассыпались ему на голову. Григорий, ошеломленный вином, ни на что не обращал внимания и знай только хлестал и стегал несчастную свою клячу, которая то и дело вязла в оврагах… Вдруг, посреди завывания ветра и шума метелицы, ему послышались крики; он оглянулся: в мутных волнах между сугробами бежала сломя голову Дунька. Григорий приподнялся на облучке и погрозил ей. «Пошла, пострел, домой… пошла домой!.. Замерзнешь! Пошла домой!» — кричал он, принимаясь с большим еще остервенением колотить свою клячу. Хмель, благо морозно было, успел уже обуять его; удары сыпались за ударами, лошадь несла его во всю мочь; изредка оборачивался Григорий назад… «Пошла домой, пострел!.. Пошла домой!» — горланил он; но ребенок не переставал бежать за ним с тем же криком и воплем. «Пошла домой! Вот я те… окаянную!» — продолжал отец. Дунька все бежала да бежала…
А вьюга между тем становилась все сильнее да сильнее; снежные вихри и ледяной ветер преследовали младенца, и забивались ему под худенькую его рубашонку, и обдавали его посиневшие ножки, и повергали его в сугробы… но он все бежал, все бежал… вьюга все усиливалась да усиливалась, вой ветра становился слышнее и слышнее; то взрывал он снежные хребты и яростно крутил их в замутившемся небе, то гнал перед собою необозримую тучу снега и, казалось, силился затопить в нем поля, леса и все Кузьминское со всеми его жителями, амбарами, угодьями и господскими хоромами…
1846
По(а)нёва — шерстяная домотканая клетчатая или полосатая юбка.
Коты — женская обувь, полусапожки с суконной оторочкой
Коклюшки — точенные палочки для намотки ниток и плетения кружев
Маркиза — наружный навес у окна из бумажной материи, для защиты от солнца
Жан (фр.).
У нее очень глупый вид (фр.).
Моя милая (фр.).
— Я же вам сказал, что она глупа (фр.).
— Да, но вы задаете ей такие вопросы… бедная девушка! (фр.).
Милый друг (фр.).
Тавлинки — плоские табакерки из бересты.
Гибанцы — крендели, витушки.
Саламата — кисель или жидкая каша из муки с салом.
Пенник — крепкое хлебное вино.
Жемки — пряники.
Боже, какой у нее несчастный вид!..(фр.).
Как! Разве вы не знаете, что новобрачная у них должна плакать целую неделю! Таков обычай… (фр.).